Перевал Бечо - Страница 13

— Видать, неспроста кружит фашист! — не успокаивался старик. — Сейчас начнется карусель…

Фашисты были где-то близко — за селением Терскол. Нередко из-за боковых хребтов появлялся фашистский разведчик — «рама». Временами он исчезал, а затем прилетал с целой сворой стервятников бомбить дороги, перевалы…

И в этот раз «рама» покружилась над ущельем и, прячась в нависавших над ним тучах, вскоре исчезла за горизонтом. Но тревога не развеялась. Люди понизили голоса, еще больше насторожились…

Посвежело. Ветер подул вверх по ущелью. Это был явный признак ухудшения погоды. Вскоре солнце совсем скрылось. Сразу стало холодно. По плащ-палаткам и накидкам застучали первые капли дождя. Вокруг все изменилось, стало неприветливым, суровым. Тяжелые, свинцовые облака проплывали все ниже и ниже, спускаясь чуть ли не до самой земли.

Идти дальше небезопасно. Дождь усиливался. Сквозь ровный его шорох отчетливо слышалось, как хлюпала вода под ногами. Порой проглядывало солнце, освещало сетку дождя и снова зарывалось в лохмотья туч.

Только под вечер небо посветлело, тучи расползлись, и далеко над горами заиграла всеми цветами радуга. Однако травянистые склоны были влажными, а значит, опасными, особенно усыпанные мелкими камнями: они не служили нужной опорой.

Хватаясь за выступающие камни, за пучки травы, осторожно поднималась по склону Вера Борисовна Кубаткина, держа за руку двухлетнюю дочурку. Следом шел ее муж, Василий Захарович, работник комбината. Он вел двоих других детей — семилетнюю Аллу и десятилетнего Леню. Лицо его обросло редкой бородой. Голова замотана полотенцем. Он оступился на подъеме. Алла, поскользнувшись, выпустила его руку, потеряла равновесие и упала. Шедшие за Кубаткиным женщины вскрикнули от ужаса и в замешательстве остановились… Если бы не Моренец, оказавшийся поблизости, девочка скатилась бы в реку.

Аллочка, зажмурив от испуга глаза, дрожала и плакала.

— Мама, мамочка, я домой хочу!…

— Что ты, доченька? Скоро солнышко выглянет и за выступом горы покажется домик. Может, там и зайчика словим. Хорошо?..

А когда девочка немного успокоилась, Василий Захарович спросил у Моренца:

— Далеко ли до Северного Приюта?

— Свернем влево, — ответил Николай, — и минут через сорок покажется пастуший кош, от которого ровно километр до Северного Приюта.

— А ваш километр, товарищ альпинист, какой будет: с гаком или без? — с грустной улыбкой спросил Кубаткин.

Моренец не сразу нашелся что ответить. Потом взглянул на Василия Захаровича и, чтобы разрядить напряженную обстановку, засмеялся:

— Честно говоря, отец, не мерил.

Реплика Кубаткина и ответ Моренца рассмешили всех, кто невольно слышал этот разговор. Даже идти как-то сразу стало легче всем и даже Василию Захаровичу с его больной ногой.

2400 метров над уровнем моря…

Показался старый пастуший кош — из бревен и камней, с плоской крышей и растущей на ней травой. Но останавливаться нельзя, время не ждет. Надо спешить, чтобы до темноты попасть на ночевку в Приют. Пронизывающий ветер подгонял людей. Постепенно ущелье реки Юсеньги расширилось, а сама река разделилась на несколько рукавов.

И вот наконец…

— Мамочка, смотри — наш дом! — радостно закричала Аллочка.

В центре широкой поляны, у ручья, стоял знакомый альпинистам бревенчатый домик с антенной и флюгером. Это и был Северный Приют.

НА СЕВЕРНОМ ПРИЮТЕ

Высоко над Приютом громоздились горы. Справа — Когутай с короткими отрогами, слева — Юсеньги с крутыми уступами. Под самыми облаками — снежники и повисший между скалами взъерошенный ледник. А внизу — зеленая поляна.

Возле бревенчатого домика с нарами в два этажа, где разместились больные и женщины с грудными детьми, под навесами стояли походные кухни, доставленные в разобранном виде.

Людей было много, палаток не хватало. Вместо них использовали односкатные спортивные палатки, которые принесли с собой альпинисты и кое-кто из молодых шахтеров.

А вот где лучше выбрать место для ночлега? По этому поводу на Приюте ходило немало разговоров и шуток. Одни утверждали, что палатки следует ставить поближе к склону, другие — наоборот.

— Эй ты, сибирский цирюльник! — не без юмора окликнул бледнолицего паренька в теплом картузе начальник перехода. — Где ты мостишь? Разве не видно, что там старое русло ручья? Пойдет дождь, и не опомнишься, как забурлит вода.

Щеки Петруши, так звали молодого парикмахера-сибиряка, вспыхнули румянцем. Он едва слышно сказал:

— А я думал, так будет лучше.

— Тоже мне артист, — покачал головой Одноблюдов. Ему хотелось отчитать неумеху, но, увидев смущение паренька, только сказал:

— Слева видишь широкие уступы? Там и ставь палатку.

Юрий пошел к другим площадкам, где тоже копошились люди. Узнав темноволосого мужчину с фетровой шляпой в руке, он подошел к нему:

— Ну как самочувствие?

— Как будто ничего…

С Николаем Потоцким, литсотрудником газеты «Цветные металлы», Одноблюдов познакомился вечером, накануне эвакуации. Николая прикомандировали к нему связным, и молодой энергичный журналист сразу понравился ему. В Тегенекли, формируя первую партию, отправляемую через перевал, они познакомились поближе, и Юрий Васильевич решил назначить Потоцкого начальником Северного Приюта.

Потоцкий был моложе многих других участников похода, но и ему нелегко давался подъем. Согнувшись, Николай нес увесистый заплечный мешок с перкалевой скруткой, связкой карабинов и крючьев. Когда же кто-то из альпинистов предложил Потоцкому переложить часть снаряжения в рюкзаки товарищей, Николай решительно отказался: